Новая газета, 20.03.2015

Положь птичку!
Критический империализм Андрея Филиппова и его филиппики в Фонде культуры «Екатерина»

С виду все торжественно и чудно. «Департамент орлов» Андрея Филиппова — самая большая на сегодня его персональная выставка. Ретроспектива классика московского концептуализма охватывает 30 с лишним лет творческой деятельности и включает более полусотни работ, в том числе семь масштабных инсталляций. Этим проектом с опережением стартовала 6-я Московская биеннале современного искусства, официально открывающаяся еще только осенью: Филиппов получил почетный статус ее «специального гостя». Но несмотря на все уверения организаторов в том, что выставка «чиста и оптимистична», она сразу вызвала неоднозначную реакцию — «имперская» поэтика художника бьет по самым больным местам нашего коллективного бессознательного.

Все началось с того, что в конце мая далекого 1983 года в подмосковном лесу на выездной выставке художников квартирной галереи APTART выпускник постановочного факультета Школы-студии МХАТ растянул над болотцем корявый транспарант с абсурдным слоганом «Риму — Рим!». Шутейное передергивание первомайского bon mot, концептуальная игра даже букв, а не слов выпустила на волю историософские фантазмы. Столичные колонны демонстрантов обрели гордую поступь легионеров Вечного города, бумажные цветы превратились в стяги Цезаря, а на трибуне мавзолея возникла тень старца Филофея.

Рим, Константинополь и Москва, столицы трех павших империй — углы триангла, внутри которого уже десятилетия существует индивидуальная мифология Андрея Филиппова. Ее визуальными носителями стали палеологовские двуглавые орлы, узнаваемый авторский логотип, который обыгрывается и в названии ретроспективы в Фонде культуры «Екатерина». Расположенном, кстати, на Большой Лубянке, под боком у нашей главной имперской скрепы.

Естественно, визионерской державностью экспозиция не исчерпывается. Здесь есть и дадаистские объекты, иронизирующие над мертвым всезнайством, вроде книги, вставшей на коньки, или фолианта, залитого воском из свечного огарка, торчащего прямо посреди разворота. Или, наоборот, вещи, требующие от эрудированного зрителя погруженности в христианскую эсхатологию. Например, теперь мы знаем, как выглядит загадочный катехон, который, согласно апостолу Павлу, удерживает наступление Судного дня.

Еще Филиппов — мастер элегических филиппик. Части диптиха «Замкнутое пространство», изображающего бесконечный зимний пейзаж с грязными промоинами на переднем плане, соединены шестью амбарными замками — чтобы русская душа не отлетела неведомо куда. Так что в однообразии выставку с продуманной структурой и своим локальным сюжетом для каждого зала не упрекнешь. Сам художник и куратор (Елена Куприна-Ляхович из «Е.К. АртБюро») постарались.

Но все равно Филиппов не стал освобождаться от амплуа имперского мечтателя, очень двусмысленного в нынешней ситуации. Хотя у автора никогда не было проблем ни с социальной адекватностью, ни с чувством юмора. В конце концов, и само название «Департамент орлов» — прямая отсылка к очень смешному проекту Марселя Бротарса «Отдел орлов Музея современного искусства» (1968), издевке над культурологической волей к архивации всего и вся: бельгийский концептуалист собрал псевдонаучную экспозицию из самых разных предметов, на которых есть изображения гордой птички.

В сущности, филипповские орлики — тоже предметы коллекции, а не идеологические фетиши. Художник даже смастерил серию объектов.

«Занимательная энтомология» — деревянные короба, в которых, будто бабочки, распяты на булавках блескучие и хрупкие двухголовые сакральные пернатые. В этом собрании накопилось так много однообразных единиц хранения, что Филиппов просто не знает, что с ними делать.

Они то выкладывают на небесах своими тельцами названия картин, становясь их естественным элементом. То превращаются в древний гномон — средство для измерения высоты солнца. То угрожающе предупреждают бумажной аппликацией на стене — «Воздушная тревога». То балансируют в воздухе, иллюстрируя внешнеполитическую категорию «Система сдержек и противовесов». В итоге действительно преследуют тебя с настойчивостью маньяка: «и орлики двуглавые в глазах».

А еще среди орнитологических трофеев Филиппова есть «ласточкины хвосты» — зубцы кремлевской стены, которую художник в полуабстрактной минималистической серии «Линия обороны» превратил в условное заградукрепление идеального государства, «небесного града», не имеющего ничего общего с архитектурным ансамблем на Боровицком холме. Если же возникает соблазн находить аналогии — это болезнь зрителя, а не художника. Второй провоцирует первого, вытаскивая наружу его потаенные имперские комплексы, желания и страхи.

Именно интерьером для подобного психоаналитического сеанса выглядит новейшая инсталляция «С колесом в голове», коктейль из гражданского пафоса, злого сарказма и смысловой неоднозначности. Посетителя приглашают оказаться в роли некоего условного полководца, обуреваемого нешуточными геополитическими страстями и прожектами. На стене — кубистический портрет Наполеона (подвох в том, что это давнее шутливое изображение друга, художника Константина Звездочетова). В углу — греческий православный флаг (мечта греков — вернуть Стамбул-Константинополь вместе со Святой Софией). На стуле — мундир с погонами, на которых вышито «ЖДЯ» как знак вечного предвкушения грядущих побед (на самом деле это простой узбекский чапан, а буквы — аббревиатура «Железных дорог Якутии»). На столе среди прочего — опять же греческая феска, но с двуглавой кокардой российской армии, автомат (игрушечный), вроде бы старинная книга на греческом (не Евангелие, а всего лишь Дюма) и, наконец, дореволюционная карта Крыма, прижатая гипсовым черепом с вмонтированным неработающим компасом.

Вроде бы пацифистский посыл ясен, но главное тут — колесо из названия инсталляции, заимствованного у гуру московского концептуализма Андрея Монастырского. У него оно обозначало тот идеальный мир (а конкретнее — западное современное искусство), на который проецируются надежды и устремления просвещенных россиян. У Филиппова колесо превращается в мистический хорос-паникадило из афонского храма, а на его ободе вместо свечей — все те же мерцающие орлы. И этот романтический объект вроде бы тут же меняет интонацию всей работы с иронической на патетическую. Да так, что позволило даже некоторым коллегам и единомышленникам художника обвинить его чуть ли не в фашизме.

Двусмысленность поэтики Андрея Филиппова, в которой навязчивая эксплуатация имперско-православной символики и постоянная топографическая соотнесенность с державно-религиозными «местами силы» сочетаются с парадоксалистским остроумием и критическим настроем, действительно может раздражать.

Особенно сейчас, когда для кого-то двуглавый орел стал крикливой вороной, а для кого-то — ослепительной Жар-птицей. Но Филиппов, слава богу, работает не с орлами, а с орликами. С птичками. Их каждый наделяет своим смыслом по собственному разумению.

Автор: Федор РОМЕР