Интервью Россия, 24.01.2014

Царь-выставка: Реконструкция

Все, кто в 1990-е ходил пешком под стол, вряд ли задумывались о том, что именно на это десятилетие в Москве пришлось появление первых галерей, первой арт-ярмарки, «Художественного журнала», «Птюча» и «Арт-хроники».

Эти юнцы не застали ни живых гепардов в галерее «Риджина», ни Александра Бренера, боксирующего перед Кремлем с криками «Ельцин, выходи!», ни перформанс Авдея Тер-Оганьяна «Юный безбожник», в ходе которого автор рубил иконы в выставочном зале «Манеж». Слава богу, куратор-трудоголик Елена Селина придумала выставку «Реконструкция», где анализирует залихватскую арт-Москву 1990-х. А добросовестный критик Андрей Ковалев, который в то же самое время с энтузиазмом употреблял и описывал это искусство во всей существующей прессе, безвозмездно передал Interview свои архивные тексты.

Олег Кулик, «Пятачок раздает подарки», галерея «Риджина», 1992.

Совершено кровавое убийство. В рамках акции «Пятачок раздает подарки» в галерее «Риджина» был заколот Пятачок. Тело его расчленено и роздано присутствовавшей на злодеянии публике. Таким образом, провокация произошла на уровне массового сознания, и массмедиа, обыкновенно столь безразличные к занятиям художников, неожиданно возбудились. Ситуацию подогревало и то, что галерея частная и капиталистическая: на плакатах «зеленых», защищавших Пятачка, природоохранительные и вегетарианские мотивы перемежались с фразами из популистского лексикона. Например, не унижаться перед буржуями и не брать из их рук мяса.

Самое же примечательное во всем этом то, что впервые те странные для публики действия, которыми занят современный художник, обсуждались как искусство, и никто не произнес сакраментальную и трагическую фразу: «Это ведь не искусство».

Дмитрий Гутов и Татьяна Филиппова, «Над черной грязью», галерея «Риджина», 1994.

Проект Гутова выглядел ошеломительным эстетством — на полу шикарной галереи, похожей на дорогой бутик, было выложено 25 кубометров настоящей грязи из подмосковного колхоза. По грязи с большим художественным тактом проложили белые деревянные мостки, по которым и полагалось передвигаться пришедшим на вернисаж. Работы Татьяны Филипповой — фотографии московских киосков — были прислонены к стенам, по нижнему периметру галереи. Таким образом создался основной пространственный конструкт, моделирующий состояние современной России — киоски, основа материальной жизни, парят над первозданной земной перстью, экстрактом русской духовности. Простая, первородная и безыскусная Грязь акцентирует окончательный отрыв от постмодернизма в сторону простого, честного и чистого модернизма времен arte povera Янниса Кунеллиса и Жана Тэнгли.

Акция «Языки», 1994.

Александр Бренер, Антон Литвин, Богдан Мамонов, Александр Ревизоров и Алексей Зубаржук провели акцию протеста против наступления американского империализма перед гнездом чужой идеологии — «Макдоналдсом» на Пушкинской площади. Художники выплеснули на верхнюю одежду Александра Бренера несколько молочных коктейлей и дружно бросились облизывать коллегу в духе старомодных американских комедий. Акция именовалась «Языки», что указывает не только на задействованные в акции органы, но и на войну языков.

Единственная ценность, оставшаяся у корчащегося от безъязыкости художника, — это его Внутренний мир, взлелеянный еще в те времена, когда с языковой выразительностью дело обстояло лучше.

Анатолий Осмоловский, «Мой путь», галерея Марата Гельмана, 1994.

Я был очень неправ, обижая Анатолия Осмоловского и его соратников кличкой «декоративные революционеры». Свою непростительную для критика ошибку я осознал на выставке «Мой путь». Анатолий выставил продукты своего творчества за семь лет, снабдив их специально препарированными откликами прессы от «Крокодила» до Art in America.

Значение Осмоловского, а также Олега Кулика и Александра Бренера в том, что они реализовали искусство нового по отношению к концептуализму типа, выведя творчество на улицу. Легкая инфлюэнца лучше рака. А герой-терапевт должен быть знаменитым. И все же некоторый оттенок грусти и меланхолии остается от последней акции Осмоловского. Так любимый им Маяковский устраивал замолчанную прессой выставку «20 лет работы» в 1929 году. Мне тоже, наверное, следовало бы промолчать и не хоронить революционера заживо. Ему бы жить да жить, тем более что «Мой путь» описывает всего семь лет.

Олег Кулик и Александр Бренер, перформанс «Последнее табу», 1994.

Коллеги по отделу искусства уже впадают в тихую кому при виде очередных частей организма Бренера или этапов озверения Кулика. Но молчать я не могу и должен рассказать о совместной акции нашей сладкой парочки перед входом в галерею М. Гельмана на Якиманке. Напоминаю, что то была зоосадомазохистская сценка, в которой К. преобразился в энергичного монстра, кидавшегося с рыком на машины и людей, а Б. в трусах (sic!) — кинолога при сем Создании. Общественное мнение рассудило, что К. использовал Б. в качестве репуссуара. Его Зверейшество еще в бытность его Главбуржуином отечественного искусства мастерски использовало всех участников художественного процесса — художников, публику, прессу — в качестве стаффажа.

Иван Чуйков, «Теория отражения», галерея «Риджина», 1992.

Но Стена все равно побеждает Картину — данные объекты будут классно смотреться на модных белых стенах особняков и квартир в стиле «евроремонта». Если только, конечно, хоть у кого-то из раздавленных репрессивным потребительством новых консюмеристов хватит вкуса и воли к сопротивлению для того, чтобы повесить у себя дома столь парадоксальные и затягивающие объекты.

Игорь Макаревич, «Лингомания», галерея XL, 1996.

По стенам галереи висит серия намеренно состаренных фото, на которых обнаженный джентльмен в маске Буратино играет со слабо эрегированным пенисом. Это старая, идущая еще от готического романа история о Маске, которая слипается с человеком, решившим надеть ее.

Под кафтанчиком Буратино оказалось вполне человеческое тело. Игра сказалась по-настоящему — энергии, которые Маска давала человеку, расточились. Бодрый фаллический нос веселого деревянного создания печально обвис, осталось только постаревшее человеческое тело. Только оно и подает признаки жизни, нелепой и неэстетичной, пригодной лишь для печальной мастурбации. В центре галереи располагается гинекологическое кресло, на нем в характерном развороте два бревна, которые намекают на истинную историю появления Буратино и семейную тайну Папы Карло. В начале начал были не топор и слово, а любовь к дереву, лингомания.

Айдан Салахова, «Новые поступления», галерея XL, 1996.

Айдан произвела объекты типа холст-масло с неким фигуративным изображением, покрыла его сверху толстым однотонным темным фактурным красочным слоем и передала их на экспертизу в НИИ реставрации. Полученный акт искусствоведческой экспертизы на официальном бланке с печатями и прилагаемыми рентгенограммами выставлен как самостоятельный объект.

Искусствоведческая интерпретация действительно подтвердила «истинность» данных объектов: «Характер материалов и особенности их использования соответствуют художественной практике 1980-х — 1990-х годов». Единственное, в чем прокололись праведные эксперты реставрационного НИИ, — так это в стилевой атрибуции, наивно предположив «соотнесенность с наследием крупнейшего мастера послевоенного авангарда Ива Кляйна» (так в тексте). Их, видимо, смутила монохромная фактура, которая, напротив, в действительности соотносится с той грязной живописной бурдой «Шишкиных», «Айвазовских» и других, которая и циркулирует по нашему антикварному рынку от дилера — через «искусствоведческую экспертизу» — к новому русскому потребителю.

Татьяна Хэнгстлер и Анатолий Осмоловский, My Bloody Love, галерея XL, 1996.

Итак, на стене галереи находится неоновая надпись «ОЙ», исполненная Татьяной Хэнгстлер. Посетители, которых запускают парами, попадают внутрь инсталляции Осмоловского: стены галереи выкрашены в ярко-красный цвет, играет сокрушительная музыка, на стене располагается изображение целующейся пары — понятно какой, со странным бормочущим текстом прямо в середине.

Любовь столь же опасна, как и искусство. Непреклонный революционер Осмоловский полюбил девушку откровенно буржуазную, но социально-сексуальные роли поменялись, и неоновый, жесткий и блестящий всхлип «ОЙ» выставлен наружу как реклама общества присвоения либидо; конкурирующая программа радикальных чувств спрятана глубоко внутрь. Make war, not love.

«Арт Москва», 1997.

Основным художественным событием, которое буржуазные массмедиа заметили на очередной ярмарке «Арт Москва», был скандал, произведенный молодым казахским художником Канатом Ибрагимовым на стенде галереи «Коксерек» (Алма-Ата). Он ритуально зарезал живого барашка, который первоначально печально блеял в углу отсека, отведенного галерее.

В результате разразившегося скандала галерея, которой покровительствует наш хитроумный Марат Гельман (оставшийся, правда, в тени), была изгнана с ярмарки. Но именно этот несчастный барашек после и представлял современное искусство в большинстве публикаций и телевизионных программ. В результате чего все остальное искусство, представленное на ярмарке «Арт Москва», так и не было замечено никем, кроме «Коммерсанта-Дейли».

Текст: Андрей Ковалев