«Независимая газета», 15 марта 2012 г.

Присутствие отсутствия
Человек-невидимка" Лю Болинь в фонде культуры "Екатерина

Новую порцию фотобиеннальных выставок открыли в «Екатерине». Бернар Плоссю показывает не особо примечательные фотозаметки путешественника «Из Калифорнии в Нью-Мексико. 1966–1985». Австрийская группа G.R.A.M. фотографирует основанные на реальных событиях инсценировки парламентских потасовок в Киеве, Сеуле и Тайбэе. А Лю Болинь вроде бы ни за чем не наблюдает и ничего не воспроизводит – точно его вообще не существует. Как ни странно, это и оказалось самым интересным.

Болинь вписывается в пейзаж в самом прямом смысле слова и до полного своего исчезновения. Его автопортреты словно сделаны симпатическими чернилами: мимикрия – примета его художественного почерка. В Китае художник бродит по улицам, и мы не различаем его, неподвижно стоящего между тракторным ковшом и колесом, потому что он сделал все, чтобы казаться этим пресловутым ковшом и колесом. Он читает на стенах сообщения-лозунги, навещает пекинские достопримечательности, уезжает в Италию, чтобы в Ла Скала слиться с креслом пустого зрительного зала, возвращается и углубляется в идеологические дебри, будучи невидимым то на фоне флага коммунистического, то американского. Его искусство – боди-арт, скульптура и перформанс в одном флаконе, поскольку, замазывая себя красками окружающего мира, он становится невидимой скульптурой. А в итоге остается фотография. Впитывая цвет окружающей среды, он как бы принимает правила ее игры.

В этих фотографиях абсурдистская пародия и на древнее единство с природой, и на коммунизм, ворочавший гигантский механизм, человеческие единицы которого становились незаметны на общем фоне, как Болинь на фоне урбанистических видов – сосуществуют с европейской idеа fixe, с индивидуализмом. Поскольку «гримируется» Болинь все-таки до того предела, чтобы его присутствие оставалось заметным. В этом и достоинство, и конфликт его произведений. Человек-пейзаж, человек-рупор, человек-невидимка – на первом или на втором поставить ударение? Или просто человек, боящийся общества, – проблема, живущая поверх государственных и континентальных границ…

Когда в родном отечестве Болинь «растворяется» в актуальном объявлении «Регистрация участников голосования проводится в соответствии с законодательством», следует ли слушать тут укор слепому доверию правительству? А когда то же самое происходит на фоне призыва контролировать демографический взрыв, угадать тут социальный протест либо смирение? Понимать ли его обезличенный вид (увы, парадокс и каламбур) на фоне непременных туристических святынь вроде Колизея или Храма Неба как знак того, что, шагая исхоженными тропами, персонаж живет не своей жизнью? Снимки Болиня больше задают вопросов, нежели дают ответов. Но это пластически убедительно составленный «опросник». Оруэлловский «Старший Брат» наблюдал, его взгляд человека нивелировал. Уорхол в портретах Мао превращал культ личности в масскульт. Болинь грозится человека игнорировать вовсе, если тот потеряет самого себя.

У Болиня карнавальная маска застыла, а столь любимые зеваками в Европе живые монументы дошли до логического тупика – у человека-скульптуры остается маска, но его самого уже как бы и нет. Или есть? Безупречно при- и претворяясь сам, в тотальной мимикрии художник отказал, кажется, только однажды – и не себе. На фоне флага КНР снимается семейство, отец, мать и старшее чадо – замечательные, то есть незаметные хамелеоны, обратившиеся в сплошной красный, и только у младшего с камуфляжем не задалось: из пальтеца так и кричит дурашливая аппликация да белые пуговки, а само дитя напряженно жмурит глаза. Судя по этому «Семейному портрету», человек остается. Только если это будет новое поколение, свободное от чужих мыслей.

Дарья Курдюкова