«Коммерсант», №207 (4748), 03.11.2011

Собрание академических сочинений 
"Новая академия" в фонде "Екатерина"

Выставка современное искусство

В фонде культуры "Екатерина" открылась выставка "Новая академия. Санкт-Петербург", специальный проект IV Московской биеннале. Первую ретроспективу петербургского неоакадемизма, объединившую более полутора сотен работ Тимура Новикова (1958-2002) и его команды из частных коллекций, сделал Аркадий Ипполитов. В том, что неоакадемизм — живая и развеселая наука, убедилась АННА ТОЛСТОВА.

На парадной беломраморной лестнице стоит бронзовый бюст Тимура Новикова в образе Данте (был и правда похож), увенчанного лаврами и с алмазиками в зрачках, в 1998-м уже почти ничего не видевших,— непревзойденная, кажется, вершина творчества члена-корреспондента "Новой академии" Юлии Страусовой. Над ним висит знаменитая тимуровская "тряпочка", черно-белая аскетичная панорама Петербурга "Белые ночи", сделанная в 1989 году, когда возникла "Новая Академия Изящных Искусств" (все писали с заглавных букв по дореволюционным правилам). Тут аскетизм, благородная простота и строгое величие "новых художников" кончаются. Начинается буйство декадентских красок и форм, блеск позумента, шуршание парчи, павлиньи перья, балетные пачки, показной гомоэротизм, афродиты, аполлоны, золотые фоны, холстины размером три на пять метров, словом, все, что Тимуру Новикову удалось продать доверчивой публике под видом "нового русского классицизма". 

Побродив по обоим этажам выставки, начинаешь понимать, что у этой пестрой экспозиции есть внутренняя структура, что один зал посвящен ампиру в широком смысле, наполеоновскому, викторианскому, гитлеровскому и сталинскому, другой — весьма условному эллинизму, третий — ориентализму в трех парах кавычек. Что нижний этаж — скорее дионисийский, что он об угарном веселье первой половины 1990-х, где "новые академики", разряженные фавнами и вакханками, скачут с рейва на фотосессию в Петергофе, а верхний этаж — скорее аполлонический, и он о "новой серьезности", не слишком, впрочем, серьезной, о холоде истинной классики и тоталитарного стиля, о мистике космоса и пикториалистской светописи. Но первое впечатление от выставки — абсолютный хаос, игривый и насмешливый, где нет ни хронологии, ни иерархии в том, как перемешаны работы всех пятнадцати профессоров и членов-корреспондентов "Новой академии", которая своей бюрократической структурой издевательски пародировала АХ СССР. И это очень точный портрет неоакадемической эстетики, совершенно всеядной. 

Только наивный зритель может подумать, что под тимуровским золотым знаменем, на котором Аполлон Бельведерский попирает "Красный квадрат", собрались борцы с авангардом и защитники классики. Классикой тут становилось все, на что запал эстетский глаз неоакадемика: конструктивисты у Георгия Гурьянова и пикториалисты у Дениса Егельского со Стасом Макаровым, лабасовские дирижабли у Андрея Медведева и альма-тадемовские римляне времен упадка у Олега Маслова и Виктора Кузнецова, Венский сецессион у Беллы Матвеевой и школа Давида у Ольги Тобрелутс, Любовь Орлова у Влада Мамышева-Монро и Сесил Битон у Константина Гончарова. А также Лени Рифеншталь, Вильгельм фон Гледен, Арно Брекер, Джефф Кунс, Роберт Мапплторп, Рубенс и Пуссен, Пьер и Жиль, Энгр и ОСТ, МакДермотт и МакГуг, Рафаэль и Караваджо, Гилберт и Джордж, прерафаэлиты и Оскар Уайльд. И, главным образом, Энди Уорхол — с его "Фабрики" Тимур Новиков и списал свою "Новую академию", богемную и модную компанию, добрая половина самопровозглашенных академиков которой могла похвастаться профессиональным образованием в пару классов художественной школы. Здесь не устаешь поражаться объемам рукодельной продукции, будь то прихотливое шитье приторно нарядных "мандал" самого Тимура Новикова, волнистые растры Егора Острова или "карандашная" живопись Георгия Гурьянова, которую в ходе своего залихватского коллективного перформанса, растянувшегося на все "лихие девяностые", успела произвести "Новая академия". 

Выставка о неоакадемизме, чей основоположник умирал с улыбкой на устах, превращая свой недуг в артистическую позу, поддержанную всеми соратниками (например, дуэтом Маслова и Кузнецова с их колоссальным, нашпигованным цитатами "триумфом", где Учитель представлен в виде слепца Гомера), не имела права стать траурно-похоронной. И куратору, эрмитажному хранителю и знатоку классического искусства Аркадию Ипполитову, удалось передать в этом tutti frutti ощущение того праздника петербургской художественной жизни в жанре пира во время чумы, центром которого стала в 1990-е "Новая академия". В социальном плане Аркадий Ипполитов сравнивает ее с болонской "академией вступивших на истинный путь" братьев Карраччи, которых в шутку зовет сквоттерами-авангардистами конца XVI века, пришедшими расшевелить застойное болото маньеризма (читай — концептуализма). Как тут не вспомнить программный сонет Агостино Карраччи, советовавшего живописцу взять всего понемногу у Рафаэля, Микеланджело, Тициана и Корреджо,— тимуровцы так и сделали, добавив к пантеону Бойса с Уорхолом. И собственным примером доказали, что между болонским академизмом и тотальным эстетизмом "кэмпа", воспетого Сьюзен Зонтаг, историческая дистанция велика, а сущностная — не очень. 

В финале есть одна очаровательная кураторская шутка: авторское повторение "Фрины на празднике Посейдона" Генриха Семирадского повешено почти у самого пола, а над ним — "Трамплин" с атлетами Георгия Гурьянова. Это, объясняет Аркадий Ипполитов, намек на слова Бернара Шартрского о карликах на плечах великанов. Неоакадемические девяностые оказались "бронзовым веком" Петербурга — дальше будет уже не так весело.