"Коммерсант Власть", 8 февраля 2010 года

"Художник должен соблазнить зрителя"

В фонде "Екатерина" в рамках года Франции в России открылась выставка Жан-Марка Бустаманта. Корреспондент "Власти" Валентин Дьяконов поговорил с художником о мнимой прозрачности, красоте и плексигласе.

После Второй мировой Париж окончательно потерял статус художественной столицы, мирового центра богемы, где каждому непризнанному гению готов угол. Самой влиятельной страной в искусстве стали Соединенные Штаты, и заокеанские идеи, как гуманитарная помощь, быстро распространялись по Европе. Но французы, хотя и учитывали опыт сначала абстрактных экспрессионистов, потом Энди Уорхола и поп-арта, старались снабдить инородные влияния местной утонченностью. Искусству Жан-Марка Бустаманта можно найти аналог в Америке — это так называемое поколение картинок, художники, всячески смазывавшие границы между фотографией и живописью. В 1980-е Ричард Принс, Синди Шерман и Барбара Крюгер не только использовали фотографию, но и помогли ей поднять свой статус и превратиться в уважаемый вид искусства. Но если у американцев фото было средством для остроумного высмеивания стереотипов, то Бустамант обращается к одному из традиционных жанров французского искусства — пейзажу, прославленному именами Клода Лоррена и Никола Пуссена. 

Бустамант начинал как обычный фотограф, стажировался у живого классика Уильяма Кляйна, снимал пейзажи в окрестностях Барселоны и делал из них картины с рамами из дерева благородных пород. Известность пришла к нему в конце 1970-х, но тогда Бустаманта считали просто странным фотографом, энтузиастом не слишком уважаемой техники. Потом он счел, что фотографии как таковой недостаточно, скооперировался со скульптором Бернаром Базилем и стал делать минималистичные объекты. После того как дуэт распался, Бустамант придумал новую, индивидуальную технику. Он переводит свои (в основном абстрактные) рисунки в крупный формат и печатает яркими чернилами на оргстекле. Свои фотографии он называет картинами, а работы на оргстекле с той же степенью поэтического преувеличения нарекает панорамами, хотя с тем, что обычно подразумевается под этим словом, они не имеют ничего общего. 

Бустамант постоянно подчеркивает одну особенность своей техники. При печати на оргстекле художник оставляет прозрачные участки. В промежутках между линиями зритель видит голую стену. Правда, по мнению Бустаманта, она не голая: то, что зритель может пролезть сквозь картину, создает еще один слой пространства. Идея, позаимствованная у другого знаменитого француза, основоположника структурализма Ролана Барта, писавшего, что белый лист, перед которым сидит писатель, уже покрыт невидимыми слоями текста, воспоминаний и истории. 

Уже в двухтысячных Бустамант получил признание на самом высоком государственном и профессиональном уровне. Он представлял свою страну на Венецианской биеннале 2003 года, а в 2008-м попал в сотню самых влиятельных деятелей искусства по оценкам английского журнала ArtReview. 

В фонде "Екатерина" демонстрируется мини-ретроспектива Бустаманта, собранная им самим. Осмотр начинается с абстрактной скульптуры 1986 года из дерева и обоев. Фотографии 1970-х сменяются инсталляцией "Кипарисы", одной из самых удачных работ Бустаманта. По залу разбросаны скульптуры в виде перевернутых букв Г. Они похожи одновременно и на могилы, и на кресла в духе Филиппа Старка. Зритель может гулять по инсталляции, как по заброшенному парку. На выставке есть и несколько огромных "панорам", напоминающих поздние аппликации Анри Матисса.

Бустаманту свойственно тосковать по эпохе великих гениев, и поэтому на его выставке можно найти цитаты и переосмысления многих художников, нашедших себя в легендарной Франции начала прошлого века. Бустамант вспоминает и о дадаистах, делая биоморфные объекты в духе Жана Арпа, и о фотограммах Мана Рэя. Эпоха великих художественных открытий остается у Бустаманта в виде воспоминаний, лирических обмылков прошлого. Скромные, скудные по форме работы предлагают зрителю писать собственные элегии. 

Вы начинали ассистентом у великого фотографа Уильяма Кляйна. Вы случайно к нему попали? 

Я никогда не учился искусству. По настоянию родителей два года изучал экономику. Работы Кляйна я очень хорошо знал и любил. Один мой друг, журналист, собирался брать у Кляйна интервью, и я напросился пойти с ним. Мы поговорили, и я предложил себя в качестве ассистента. Тогда Кляйн еще не был так знаменит, как сегодня, поэтому он был очень удивлен, что я знаком с его творчеством. В основном я работал как печатник и проводил кучу времени в темной комнате. Это было хорошим началом моей карьеры. На самом деле все, что я делаю, в самых разных техниках, выросло из увлечения фотографией. Работы на оргстекле очень близки фотографии, принцип тот же — печать на блестящей поверхности, отражающей свет. Да и скульптуры мои недалеко ушли от первых пейзажей, в них тоже есть первый и второй план, просто совершенно не конкретный. 

Вы называли ваши фотографии картинами. Почему? 

Мои первые работы сделаны в конце 1970-х. Тогда фотографию никто не считал высоким искусством. Я использовал это слово, чтобы подчеркнуть серьезность моих намерений. 

Как я понимаю, процесс съемки был в то время довольно трудоемким. 

Да, я таскал на себе тридцать килограммов оборудования. Снимал все широкоформатной камерой для того, чтобы получить высокое качество отпечатка. И, конечно, результат приходилось просчитывать заранее. 

Как вы поняли, что вы именно художник, а не профессионал в области фото? 

В какой-то момент я почувствовал, что мне недостаточно просто работать с бумагой как материалом. Возможности фотографии все-таки ограниченны, и поэтому я решил заняться созданием объектов. Мне очень важно, чтобы работа присутствовала физически. Вот, посмотрите, мои вещи на оргстекле установлены на железных скобах. Они выглядят легкими благодаря тому, что прозрачны, но в них есть и основательность индустриальных объектов. 

Вы где-то говорили, что во Франции скульптуры как таковой не было. 

Когда я в 1975 году переехал из Тулузы в Париж, там царил интеллектуальный террор. Всем художникам вменялось в обязанность читать философов — Жака Деррида, Жиля Делеза и так далее. Тогда концептуальное искусство было очень модным. Оно меня интересовало, но казалось слишком сухим. Поэтому я стал делать вещи, в которых было нечто большее. Интересно, что меня критиковали и называли формалистом. Я соглашался: меня действительно интересует форма, цвет и фактура. Все мои любимые художники изобретали новые формы. А концептуальное искусство быстро устаревает. Объект должен быть долговечным и существовать в разных контекстах и даже в разных культурах. Когда я делаю выставки в других странах, в Японии например, меня очень интересует, как люди будут воспринимать мои работы. Но я уверен, что они не требуют перевода и дополнительных комментариев. Все мы, люди, боимся смерти и любим красоту. Вообще, о красоте говорить не принято. В современном искусстве распространено мнение, что красоту любят исключительно обыватели. Но я так не считаю. Художник должен соблазнить зрителя. 

Но ваши работы, в сущности, довольно холодны, сделаны из материалов, далеких от традиционных представлений о красоте. То же оргстекло, которое вы так любите, скорее напоминает об информационных стендах в госучреждениях. 

Ну да, вы правы. Но в основе моих работ все-таки рисунок, импровизация. Потом, мои вещи многослойны. Каждый может найти в них что-то привлекательное. Кто-то скажет: "Ой, какие симпатичные цвета!" А кто-то задумается о теоретических обоснованиях моей работы. 

На вас влияли американские художники-минималисты? 

Да, в то время они были невероятно популярны. Но Дональд Джадд или Карл Андре ищут некий идеальный мир форм. Они ориентированы на создание искусства, возвышающего душу. А мои объекты не теряют связи с самыми простыми, бытовыми вещами. Их прообраз — мебель: кресла, кровати, может быть, даже рамы картин. 

Ваши большие работы на плексигласе похожи на витражи. Вам заказывали интерьеры? 

Да, было такое. Одна церковь обратилась ко мне с просьбой сделать для них окна-фрески. Я отказался. Наверное, потому, что мои работы так и напрашиваются на то, чтобы стать декорациями, а я не ищу легких путей. 

В чем роль художника сегодня? 

Время авангарда прошло, и сегодня уже невозможно что-либо открыть. Конечно, я скучаю по временам Пабло Пикассо и Казимира Малевича. Они были демиургами, властителями дум, чувствовали себя богами. Современному художнику о таком приходится только мечтать. Сегодня мы можем претендовать на то, чтобы слегка изменить направление и качество взгляда. И меня это устраивает. 

За тридцать лет вашей карьеры мир искусства сильно изменился. Вас не пугает разнообразие? 

Действительно, когда я начинал, было проще. Искусством называлось то, что делается в Европе и Америке. Сегодня выбор чрезвычайно широк, появляются художники из Китая, Японии, России. Нет единых стилей и направлений, возможно все. Сложнейшие барочные инсталляции мирно стоят рядом со скупыми концептуальными работами. В этой ситуации художник как остров в океане. У каждого свой собственный мир. Поэтому жизнестроительные амбиции невозможны: художник обустраивает свой уголок. И тут, конечно, важно окружение. У художника обязательно должен быть хороший галерист, хороший критик, в общем, люди, которые готовы продемонстрировать открытость и душевную щедрость. 

Вы преподаете в парижской Школе изящных искусств. Наверное, трудно научить чему-либо студента в ситуации, когда выбор манеры и стиля чрезвычайно широк. 

Я еще преподаю в Мюнхене. Вообще, конечно, я ничему никого не учу. Если ты художник, ты показываешь мне работу, и мы ее обсуждаем. Я пытаюсь помочь сделать лучше. И самое главное — я учу их смотреть, воспитываю взгляд. Сегодня очень сложно по-настоящему сосредоточиться. Телевизор и интернет постоянно массируют нам сетчатку, смена образов стремительна, и люди просто не умеют остановиться и посмотреть вглубь. 

Знаменитые художники из Англии и Америки сегодня делают очень зрелищное искусство, основанное на вызывающих образах. По сравнению с ними вы, как и другие французы, занимаетесь "высоким" искусством, далеким от массовой культуры. 

Это все-таки упрощение. Конечно, когда говорят о Франции, вспоминают Вольтера, его рассуждения о разуме. Но я не уверен, что стереотипы работают сегодня. Конечно, французское искусство действительно утонченно, такова наша культура, наше прошлое. Но Франция сегодня не занимает первого места в мире искусства. Англичане и американцы намного более влиятельны. 

Эта выставка — ваша ретроспектива. Вы сами для себя сформулировали, как развивалось ваше творчество? 

С возрастом я делаюсь легкомысленнее. Когда я начинал, я был очень серьезен. Работы строгие, в них есть драматизм. А в последние годы люблю пошутить, делать вещи легкие и воздушные. Меня всегда поражали последние аппликации Матисса. Под конец он пришел к неслыханной простоте. Вообще, это интересный сюжет: я бы сделал книгу о том, как великие начинали и чем закончили. Когда ты молод, ты боец. Стараешься обратить на себя внимание. А потом постепенно расслабляешься.