"Коммерсантъ", 19 января 2009 года

Нефть советского искусства Ретроспектива Таира Салахова в фонде "Екатерина"

Выставка живопись

Сто работ Таира Салахова, охватывающие полувековую карьеру знаменитого советского живописца и арт-функционера, выставлены в московском фонде "Екатерина" стараниями его дочери, галеристки Айдан Салаховой, в качестве подарка к 80-летию. О выставке рассказывает МИЛЕНА Ъ-ОРЛОВА.

Как утверждают организаторы, в Москве это первая большая "персоналка" Таира Салахова, несколько десятилетий рулившего Союзом художников СССР, а ныне занимающего пост вице-президента Академии художеств (интервью с ним см. в "Ъ" от 15 января). На ней собраны действительно лучшие, знаковые вещи разных периодов — от девяти работ из Третьяковки, в том числе хрестоматийного портрета композитора Кара-Караева (1960), раритетов из азербайджанских музеев, до произведений 2000-х из частных коллекций и собрания самого художника, среди которых известный портрет Мстислава Ростроповича и монументальный триптих про каспийскую нефть. 

Кураторы отказались от напрашивавшейся музейной хронологии и организовали выставку не по годам, а по цветовым пятнам и мотивам, то есть белое — к белому, пейзаж — к пейзажу, портрет — к портрету. Благо Таир Салахов не из тех мастеров, кто мечется в творческих поисках до седин, а из тех, кто почти незаметно эволюционирует в рамках канона. Для неискушенного глаза стилистические отличия его кувшина образца 1971 года от кувшина 1992 года так же неощутимы, как разница между статуями египетских фараонов Древнего и Нового царств. 

Выставку открывает дипломная работа "С вахты", защищенная художником в 1957 году в Суриковском институте, из коллекции Института Академии художеств в Петербурге,— композиция с шагающими молодыми рабочими прозрачно намекает на дейнековскую "Оборону Петрограда", а импрессионистичность живописи передает свежий воздух "оттепели". Два самых больших зала фонда отданы работам, которые могут считаться вершиной салаховского стиля, заслужившего от критики 1960-х эпитета "сурового" (как и у Виктора Попкова, Павла Никонова, Николая Андронова). И дело было не только в выражении лиц героев и в "правде жизни", на которую эти насупленные, обветренные герои — ремонтники, геологи, нефтяники, плотогоны — претендовали, а и в самой живописи, избавившейся от "излишеств", как избавились от них хрущевские пятиэтажки, тут же очутившись в русле мирового "интернационального" стиля. 

Так и с картинами "суровых" — за "отражением жизни в формах самой жизни" в них просвечивает вполне модернистское содержание, интерес к самим средствам искусства, пресловутой форме. Салаховские картины поражают даже каким-то живописным щегольством — ярко-красный мундштук во рту загорело-коричневого "Нефтяника" (1959) или алые поводья игрушечной лошадки, на которой сидит, вся в белом, трехлетняя "Айдан" (1967), выглядят такой же вроде бы необязательной, но необходимой деталью, как белый платок, выглядывающий из кармашка строгого концертного фрака. Понятно, что такие вещи Таира Салахова, как "Новое море", "Ремонтники", "Женщины Апшерона", "Утренний эшелон", было не стыдно послать и на Венецианскую биеннале, где он представлял СССР в 1962 году. 

Конечно, параллели с западным искусством легко объяснить насмотренностью художника, виртуозно конвертировавшего свои зарубежные впечатления в пригодный для местного употребления формат, но нельзя отрицать, что до того, как западный модернизм стал доступен советским художественным массам (кстати, и благодаря самому Таиру Салахову, в перестроечные годы выписавшего в Москву выставки многих иностранных звезд, от Бэкона до Раушенберга), именно его произведения служили каноном, на который ориентировались сотни, если не тысячи членов Союза художников, "контрабандой" получая из них и представление о правильной, "культурной" живописи,— вот откуда взялся характерный аскетичный визуальный стиль "застоя". 

Не зря картины с небоскребами, написанные по следам творческой командировки в Америку, кажутся нашим пусть и не совсем симметричным ответом тамошним абстракционистам, а в скупых пейзажах азербайджанского Нардарана, в этих красных стульях на фоне зеленых агав чудится что-то мексиканское, монументально-сикейросовское и энергично-риверовское. И удивительно искреннее — недаром с той же ласковой суровостью писал художник своих жен, детей и даже вид из окна персональной творческой мастерской.