"Коммерсантъ", 13 апреля 2009 года

Дэвид Линч: искусство скользит по поверхности

Перед открытием своей выставки в фонде культуры "Екатерина" ДЭВИД ЛИНЧ объяснил АННЕ Ъ-ТОЛСТОВОЙ, как надо жить в искусстве.

— Говорят, в юности Роберт Генри был вашим любимым художником. За что вы его любили?

— Мне нравились картины Роберта Генри, но еще больше мне нравилась его книга "Дух искусства". Я прочел ее уже в высшей школе, и она меня очень вдохновляла. Я почерпнул в ней идею жизни в искусстве: если ты художник, ты не должен жениться и заводить детей, ты пьешь кофе, куришь сигареты и все время работаешь, пишешь картины. Я был женат четыре раза, у меня трое детей, но я все еще пишу картины. 

— Вы собирались учиться у Оскара Кокошки. Почему вы выбрали в учителя именно его? 

— Я был совсем сумасшедший. Мне нравилось искусство Кокошки, как, впрочем, и искусство многих других людей. А еще мне ужасно не нравилось в школе при бостонском Музее изящных искусств. И мы с моим другом Джеком Фиском (ныне известный голливудский художник кино.— "Ъ") решили поехать учиться искусству в Европу. А у Кокошки была школа в Австрии, в Зальцбурге. Ну мы пошли в кино посмотреть "Звуки музыки", чтобы узнать, как оно там, в Австрии. Мне, честно говоря, не очень понравилось, но я старался не думать об этом. А когда мы приехали в Зальцбург, оказалось что там все так чистенько — ничего вдохновляющего. Да и Кокошка был в отпуске — дело было летом. В общем, на следующий день мы уехали в Париж, а через 15 дней вернулись в Штаты. Так что я никогда не видел Оскара Кокошку и не учился у него. 

— А кого еще из европейских художников вы любите? 

— В живописи мне нравится Фрэнсис Бэкон. И еще я люблю Георга Базелица, Ансельма Кифера, Франческо Клементе, Пикассо, Ван Гога, кое-что из картин Люсьена Фрейда. Я очень люблю всех русских конструктивистов. Странно и очень интересно, что некие вещи проявляются тут и там время от времени, путешествуют от одного художника к другому, а они даже не подозревают о существовании друг друга. Меня вдохновляют все эти художники, хотя я предпочитаю работать сам, а не изучать работы других людей. 

— Многие из упомянутых вами художников интересовались деформациями человеческого тела. Вам эта тема тоже близка. Почему? 

— Недеформированное человеческое тело прекрасно. Но когда оно деформируется, оно становится чем-то большим, чем просто тело. Сокровенное в человеке как бы выходит на поверхность. И я не знаю почему, но эти деформации тоже прекрасны. 

— Как вы перешли от живописи к кино? 

— Я сидел в комнате в Пенсильванской академии художеств — там была такая большая общая студия, разделенная перегородками. И писал сад ночью. Поэтому картина была вся темная, и из темноты проступала зелень. Я смотрел на картину, и вдруг из нее подуло ветром, и зелень зашевелилась. Я всегда подчеркиваю: я не употреблял наркотиков. Просто так случилось. И я подумал: вот было бы здорово делать движущуюся живопись. Я ничего не знал о кино, но посчитал, что оно мне поможет. Набросился на камеру с возможностью покадровой съемки. Сделал одноминутный фильм, закольцованный. И показал его на конкурсной выставке экспериментальной живописи и скульптуры, которую каждый год устраивали в академии. Это и был мой первый фильм. 

— А когда вы начали работать со звуком? 

— Я не интересовался звуком как таковым до тех пор, пока не сделал свой первый фильм. В "Шестерых, которых тошнит" был закольцованный звук сирены. И я увидел, что картины вообще-то нуждаются в звуке — он их дополняет. 

— Почему вас как фотографа так привлекают индустриальные пейзажи? 

— Из всего, что нам оставила промышленная революция, фабрики — это то, что я люблю сильнее всего. Большинство из них сейчас заброшено, и заброшенные они мне нравятся еще больше. Потому что мать-природа как бы забирает их обратно: в результате работы природы появляются новые прекрасные текстуры. Современные фабрики, по-моему, не так интересны. Они меньше, чище, не производят столько шума — это, конечно, гораздо лучше для окружающей среды. Но они ужасно скучны. Старые фабрики выглядят грандиозно. Я вырос на природе (мой отец работал ученым в экспериментальном лесу) и, когда впервые увидел фабрику, был потрясен и вдохновлен этим звуком, текстурами, дымом, огнем. 

— То есть для вас фабрика — это что-то вроде оперы, вагнеровского Gesamtkunstwerk. А оперу вы любите — ведь ваши фильмы и выставка так же мультимедийны, как опера? 

— Я не слишком много знаю об опере. Но мне нравится идея оперы. И я действительно люблю Вагнера. 

— Вы восхищаетесь Жаком Тати — его киномир кардинально отличается от вашего. Что вам в нем нравится? 

— Мне нравится его юмор, и я люблю его картины за звук. И я люблю его, потому что он великий, фантастический, удивительный кинематографист. И, по-моему, он не оценен так, как он этого заслуживает. Все потому, что он снимал комедии, а комедии не ценятся высоко — их считают легковесными. Но это гораздо более сложный жанр, чем обыкновенная драма. Комедия — это как математика: вы прибавляете два к двум и получаете четыре — вы делаете то и это и должны получить смех. Это чудовищно трудно. Я полагаю, Тати был гений, пионер и гигантский талант. 

— А вы бы сами хотели снять комедию? 

— Я кое-что сделал в этой области — не в кино. В моей живописи есть немного комедии. У меня был сценарий "Одного пузыря слюны" (One Saliva Bubble), который я писал вместе с Марком Фростом — мы с ним работали над "Твин-Пиксом". Это была комедия, но мы так ее и не сделали. Пока у меня нет идей для комедий. 

— Вы пишете, что цель вашего фонда по обучению детей трансцендентной медитации (David Lynch Foundation for Consciousness-Based Education and World Peace.— "Ъ") — улучшить мир. Большинство художников полагают, что они улучшают мир с помощью своего искусства. Вы считаете, что вашего искусства недостаточно? 

— Это чудесно — заниматься искусством. Но оно не улучшит мир. Искусство скользит по поверхности. Нужно стремиться попасть на более глубокий уровень — туда, откуда приходят идеи. А идеи, как и искусство, как все на свете, приходят из Единого поля, основы материи и разума — квантовая физика открыла его лет сорок назад. С помощью техники трансцендентной медитации Махариши Махеш Йоги можно попасть на самый глубокий уровень, где открываются бесконечные возможности для интеллекта, творчества, счастья, любви. Дети все раньше начинают переживать стресс — трансцендентная медитация избавит их от него. Это не религия, не секта, не культ — человеку свойственно медитировать. Трансцендентная медитация расширяет сознание, вся негативная энергия уходит, и наступает свобода. Многие художники полагают, что надо быть злым или несчастным, чтобы создать что-то стоящее. Так думал и я когда-то. Это заблуждение: злость и депрессия убивают творчество. Тогда как медитация позволяет ловить идеи на все более и более глубоком уровне. И они питают искусство. Вы перестаете страдать и становитесь счастливы в своей работе. И делаете больше, чем возможно.